|
|
|
Знакомясь с художником, его мастерской и работами, написанными уже давно и стоящими почти всегда на полу, "лицом" к стене, или вовсе новыми, еще на подрамнике, источающими свежий запах краски и новизны, что составляет наше зрительское впечатление? Каким образом мы бываем, вовлечены в игру красок на холсте, спровоцированную фантазией художника, или остаемся вовсе холодны к изощренному замыслу и сложной интеллектуальной игре, затеянной живописцем? Наверное, все дело в честности с обеих сторон: понять себя не проще, чем смотреть, а тем более "видеть" живопись. Иногда нам хочется свежего воздуха или глотка чистой воды. Иногда громкой ритмичной музыки или стройных аккордов органа. Мы непостоянны, как сама жизнь. Но, затронув лишь одну из живых "струн" человеческих нервов, настроенную на чистый голос или ощущение радостного озноба новизны, художник уже может рассчитывать на отклик. Если художник вообще на что-то "рассчитывает". Работы Ашота Хачатряна живут, имеете с ним на одной из редких солнечных мансард Петербурга в старом Доме, вблизи по северному близкой реки и по южному недосягаемого неба. Простор, дощатые полы с половичками и ковром, постановочный натюрморт, букет рябины и горячий запах кофе повосточному. И все - Армения. В полуразрушенных старинных храмах, монастырях, каменистых горных дорогах и пылающих красных горах... "Сарьян - это мостик между армянской культурой и мировой, говорит Александр, когда мы заводим разговор о великом армянском живописце. Став этим мостиком, художник перестал быть "частью" только армянского культурного "берега": открытия в его живописи стали шире черт национальной самобытности, которые мы все должны перерасти". Яркие армянские работы: суматоха живописной экспрессии, звучное двухголосие южного темперамента и молодого вина в самой армянской крови и древняя культура как сама история, почти все-гда зовущая к сдержанности и аскетизму воина. Что победит? Ясный красный цвет любим за его радостную энергию и пылкость, зеленый проявлен цветом печали, например, в вечерних деревенских пейзажах. Или болезни в темном по цветовой гамме автопортрете с больным ухом. Две эти краски, взаимодействуя на холсте "а капелла" и не "оркестрованные" национальной пестротой всего остального многоголосья палитры, звучат у Хачатряна чище и интереснее, чем остальные. Возможно, это результат его многочисленных вариаций абстрактных работ и эксперимента именно с красным персональная выставка художника могла бы про-демонстрировать и его опыты, и явные открытия. Он пишет аллегорические, полные недосказан-ного драматизма композиции, в которых рядом и театральность и историческая армянская символика; в его живописных портретах читается склонность художника к обобщению натуры и концентрации ее смысла, сосредоточенного в одной, но доминирующей черте характера. Но натюрморты да, пожалуй, и пейзажи... В них нет философии и мудрствования, но есть поэзия и ритм. Бесхитростные и простые, они-то как раз и есть та новая в две краски и их тысячи оттенков попытка художника преодолеть то, что уже наработано, что стало умением и даже заслугой. Между Ашотом и Арменией тысячи километров, и феномен армянского художника, утоляющего голод по солнечной родине и сыром н сумрачном Петербурге своей живописью (Агабеков, Ар-шакуни, Бояджан и многие другие), это и о нем тоже. В том, как все они похожи своей яркостью и необузданностью, их природа, их "тело", преграда и... слабость, которая не дает взращенному уже севером духу стать "мостиком" как Великого Сарьяну. |
